Россия №5
Очистить фон
Любить оружие, не значит любить убивать!
С верой в победу (Записки командира танкового полка)
Такова военная служба: еще несколько дней назад я жил делами и заботами командира отдельного танкового разведывательного батальона, а сегодня вступаю в новую должность — начальника штаба 63-го танкового полка 32-й танковой дивизии. Чтобы представиться командованию, утром прибыл в штаб, разместившийся на окраине Львова в помещении бывшего кадетского корпуса.
Новое назначение, как всегда, волновало. Думалось о трудностях штабной работы, с которой раньше не сталкивался, о подчиненных, с которыми придется ее вести. И конечно, о предстоящей встрече с комдивом полковником Пушкиным. Знакомы мы были давно, еще с 1932 года. Ефим Григорьевич был начальником штаба в одном из полков 14-й кавалерийской дивизии, а я командовал танковым эскадроном. Об этом человеке у меня сохранились самые добрые воспоминания. Мы, молодые командиры, считали, что Пушкин — прирожденный военный талант, многому учились у него, видя в нем умелого организатора и требовательного начальника.
С тех пор прошло почти десять лет. В ходе индустриализации страны, развития оборонной промышленности Красная Армия оснащалась все более современной техникой, в том числе и бронетанковой. Многие кавалеристы сменили коня и клинок на танк. Стал танкистом и Ефим Григорьевич Пушкин. Я слышал, что новое дело он освоил вполне успешно, как и прежнее, и его считают одним из опытных командиров-танкистов. И вот теперь мне предстоит служить в его непосредственном подчинении... — Комдив ждет вас, — взяв под козырек, сообщил мне дежурный по штабу дивизии. [4]
Я открыл дверь кабинета и увидел слегка склоненную над письменным столом плотную коренастую фигуру полковника Пушкина. Почему-то вспомнилось, как когда-то крепко и уверенно сидел он в седле. Видимо, так же надежно теперь он чувствует себя и в танке. Вот он встал, привычным движением оправил гимнастерку, коснулся рукой короткой прически. На чисто выбритом лице, в голубых лучистых глазах радостная улыбка.
— Александр Васильевич, сколько лет, сколько зим!
— Товарищ полковник, — начал было я, смущенный такой встречей, — капитан Егоров прибыл...
— Вижу, что прибыл. Садись, рассказывай...
Ефим Григорьевич знал, что я назначен с должности командира отдельного танкового разведбатальона и сразу заметил:
— Привык командовать. Это хорошо. Но командиру очень важно знать работу штаба. Тогда ему легче руководить боем...
Наш разговор прервали вошедшие в кабинет старший батальонный комиссар и подполковник. Первого я знал. Это был заместитель командира дивизии по политчасти Д. Г. Чепига, в прошлом начальник политотдела танковой бригады, в которой я командовал разведбатальоном.
— Новый начальник штаба шестьдесят третьего полка Александр Васильевич Егоров, — представил меня комдив. — Знакомьтесь.
— Что нам знакомиться, — улыбнулся в ответ Чепига. — Мы с ним свой пуд соли давно съели.
— А нам надо обязательно познакомиться, — протянул мне руку подполковник. — Начальник штаба дивизии Зимин. Когда освободитесь — зайдите. Поговорим. Работа вас ждет серьезная.
Вскоре Чепига и Зимин вышли, и комдив продолжил беседу со мной. Медленно прохаживаясь по комнате, говорил о самом важном в жизни 32-й танковой дивизии, входившей в состав 4-го мехкорпуса 6-й армии.
— Дивизия в основном заканчивает формирование. Командование Киевского особого военного округа посылает в корпус и в нашу дивизию все новые танки, которые получает от промышленности. — Отличные машины, — сказал Пушкин. — Пойдешь по парку полка, посмотришь на них и, думаю, не раз скажешь спасибо рабочему классу. Так что наша дивизия необычная. Она одна из немногих в Красной Армии, имеющих на вооружении КВ и Т-34. [5]
Из рассказа комдива я узнал, что в каждом полку дивизии уже имеется по два батальона новейших танков и по одному батальону легких. Последние в недалеком будущем тоже будут заменены новыми. На подходе один дивизион 122-миллиметровых гаубиц, личный состав мотострелкового полка. Плохо с транспортом: дивизия укомплектована им лишь на 60 процентов. Обещают пополнить, но трудно сказать когда. Командный состав 63-го полка в основном кадровый, подавляющее большинство — коммунисты и комсомольцы. Есть участники боев на Халхин-Голе и в Финляндии. Их немного, но опыт людей обстрелянных надо ценить и изучать. В общем, личный состав крепкий, надежный, хотя для действий в составе роты, батальона, полка еще не слажен. Новые машины получены полтора-два месяца назад, и механики-водители только начинают осваивать их. Для начальника штаба тут очень ответственный участок работы. Нужно сделать все, чтобы форсировать боевую учебу, использовать каждую возможность для отработки вождения и стрельбы.
Пушкин напомнил, что полком командует майор М. И. Жеглов. Его я тоже хорошо знал по танковой бригаде, в которой служил недавно.
— Все ли ясно? — спросил комдив, давая понять, что разговор окончен.
Я молчал, не решаясь высказать те мысли, которые в последние дни не давали покоя. Пушкин понял мою заминку и, глядя в упор, потребовал:
— Говори!
— Товарищ полковник, — начал я осторожно, — восьмая танковая вчера по тревоге вышла на полигон. Все чаще говорят о скорой войне...
— Что ж, — прервал меня Пушкин, — обстановка на границе действительно тревожная. Мы, конечно, не можем не верить Заявлению ТАСС{1}, но то, что немцы готовятся к войне против Советского Союза, — тоже факт.
Ефим Григорьевич задумался, будто решал, добавить ли еще что-то к сказанному. Наконец продолжил: [6]
— В разведсводках есть сообщение о том, что немцы даже заготовили указатели дорог в направлении Львова и других городов. Назначены гитлеровские коменданты городов, в том числе Львова и Перемышля. Все это надо иметь в виду... Позавчера командующий армией приказал привести полки в повышенную боевую готовность. Машины полностью заправлены горючим. Личному составу выдан один боекомплект боеприпасов и неприкосновенный запас продовольствия. 23 июня ваш полк будет выведен на полигон, — спокойно закончил комдив. — Вот и все. Выводы делай сам. Желаю успеха, до свидания, — подал он на прощание руку.
Начальник штаба дивизии подполковник С. В. Зимин коротко информировал меня о штабе полка. По его словам, штаб полка укомплектован, но как орган управления слажен недостаточно. Работа мне предстояла большая и трудная... и надо было торопиться.
С этими мыслями я пришел в полк. Проверив мои документы, дежурный по части лейтенант Струк доложил:
— Командир полка с командирами батальонов и рот находится на рекогносцировке маршрутов и района сбора по боевой тревоге.
Дежурный произвел на меня хорошее впечатление. Новое стального цвета обмундирование сидело на нем как-то особенно ладно, подчеркивая юношескую стройность. На мои вопросы он отвечал коротко, ясно и деловито.
В течение часа мы обошли казармы, парки боевых машин. КВ и тридцатьчетверки я видел не впервые, но, глядя на них, вновь и вновь восхищался этими машинами. У Т-34 наклон верхнего и нижнего листов лобовой брони, верхних бортовых листов, нависающих над гусеницами, обеспечивает снарядостойкость корпуса, 76-миллиметровая пушка, установленная в башне, спарена с пулеметом. В лобовом листе корпуса вмонтирован курсовой пулемет. Часть башни слегка возвышается. Это командирская башенка, оборудованная приборами кругового обзора. Для водителя в крышке его люка установлены два перископических смотровых прибора, закрываемых смотровыми крышками. Вес танка солидный — около 30 тонн. Несмотря на это, скорость — более 50 километров в час.
И все же не думалось тогда, что тридцатьчетверка будет признана лучшим средним танком второй мировой войны, что суждено ей навечно встать на пьедесталах во многих городах Европы, олицетворяя собой боевую мощь и доблесть нашей армии-освободительницы... [7]
Осматривая ряды КВ и тридцатьчетверок, задумался и о другом: а какими танками располагает враг? Невольно вспомнились события 1939 года — наш освободительный поход в Западную Украину. Тогда, утром 17 сентября, 24-я танковая бригада полковника П. С. Фотченкова, в состав которой входил танковый разведбатальон под моим началом, вместе с другими частями Киевского особого военного округа перешла границу на тернопольском направлении. Батальон действовал в передовом отряде. К вечеру того же дня мы достигли Тернополя, а в ночь на 19 сентября вступили во Львов. Население встречало Красную Армию с ликованием. Настроение у нас было приподнятое: ведь мы выполняли справедливую освободительную миссию.
Наш передовой отряд продолжал быстро продвигаться к демаркационной линии. Неожиданно мы увидели мчавшиеся в сторону Львова немецкие танки, пехоту и артиллерию. Это насторожило. Ведь демаркационная линия, установленная заранее, проходила значительно западнее. Не могли немцы не знать и того, что польская армия генерала Лангера, оборонявшая Львов с запада, сложила оружие. И все же немцы явно спешили ворваться в город, надеясь, видимо, опередить наши основные силы.
Что делать? Уступить дорогу и пропустить их во Львов? Нет. Надо преградить путь! По моей команде батальон развернулся. Мы дали немцам понять, что на территорию, занятую советскими войсками, им двигаться не следует, но они открыли огонь по нашим танкам. И снова вопрос: как ответить на явную провокацию? Я принял решение — открыть огонь. Заняв выгодную позицию, танкисты батальона дали несколько залпов из пушек. Наш огонь оказался довольно точным: замолчали две артиллерийские батареи немцев, выдвинутые на прямую наводку, были убиты несколько десятков солдат и офицеров. Не обошлось без потерь и у нас. Погиб в танке политрук Василий Позняков, сгорели две бронемашины.
На другой же день немцы принесли свои извинения и выразили сожаление по поводу этого столкновения. Они пытались все объяснить тем, что советские войска приняли за польские, оборонявшие Львов. Нам пришлось выслушать и принять эти извинения. Однако сердцем мы чувствовали — гитлеровцам было очень важно провести разведку нашей силы, проверить способность к сопротивлению. Что ж, первая проба не могла обнадежить их... [8]
В те дни у нас было несколько так называемых дружеских встреч. Сначала около 20 немецких офицеров прибыло к нам. Командир бригады полковник Фотченков принимал их в предместье Львова — в Винниках. На этой встрече присутствовали многие командиры и политработники нашей бригады. Довелось там быть и мне. Гостей мы приняли по всем правилам. Провели их в расположение части, показали боевую технику. Гости улыбались, говорили нам комплименты. Но их чрезмерное любопытство раздражало и настораживало нас. Особенно интересовались они танками. Осматривали снаружи, заглядывали в люки, в башни, пытались как можно больше узнать о броне, вооружении, о всех тактико-технических данных наших машин.
Вскоре мы нанесли ответный визит. Немцы приняли нас с показным радушием. Демонстрировали боевую технику, расхваливали ее, за столом произносили тосты за дружбу. Подвыпившие гитлеровские офицеры самоуверенно заявляли, что немцы наведут «новый порядок» в Европе.
Может быть, и не так запомнилась бы мне эта встреча, если бы не произошел во время ее один непредвиденный случай. Дело в том, что мой подчиненный старший лейтенант Ткаченко проявил «инициативу», за которую потом мне здорово попало от старших начальников.
Когда после осмотра боевых машин хозяева и гости направились в особняк на банкет, Ткаченко отстал. Забравшись в немецкий танк Т-III, он внимательно осмотрел приборы, быстро понял что к чему, а потом попробовал завести двигатель. Нажал стартер, увеличил подачу топлива, и мотор заработал. Вот тут и возник у него дерзкий план: угнать машину в свое расположение и хорошенько изучить ее. Ведь немцы уверяли, что Т-III — танк новейшей конструкции...
В тот же день немцы обнаружили пропажу. Обратились с претензиями к нам. Глава нашей делегации полковник Фотченков ничего определенного ответить не мог и был страшно удивлен, когда поздно вечером я доложил ему о поступке старшего лейтенанта Ткаченко. [9] Он вызвал нас обоих. Едва мы успели доложить о прибытии, обрушился на старшего лейтенанта:
— Политики не понимаете, товарищ Ткаченко, — не скрывая возмущения, упрекал Фотченков моего подчиненного. — Ваш легкомысленный поступок может привести к серьезным осложнениям в дипломатических отношениях с Германией. И о чем вы только думали?
— О Родине думал, о нашей армии думал, — выпалил Ткаченко.
Фотченков, расхаживавший по кабинету, остановился как вкопанный. Он явно не ожидал такого ответа.
— Слышишь, какими высокими словами оправдывается, — обратился он уже ко мне. — Он о Родине думал, о нашей армии думал. А думали вы о том, что наша страна всегда точно и пунктуально соблюдает свои договоры и соглашения с другими государствами?..
Ткаченко молчал. Наверное, он только теперь задумался над тем, какие последствия может иметь его поступок...
— Товарищ полковник, выслушайте меня, — просит старший лейтенант. — Я командир-разведчик и думал только о том, чтобы мы знали технику вероятного противника.
— Таким грубым способом разведданные не добывают, — упрекает Фотченков моего подчиненного. — Недозволенный это прием, товарищ Ткаченко.
— А в бою за такие данные, может, десятками и сотнями жизней заплатить придется, — пытается убедить комбрига старший лейтенант. — Вот и хотел я, чтобы мы эти жизни сохранили...
Разговор кончился тем, что Фотченков объявил мне и Ткаченко по выговору и приказал немедленно доставить танк для передачи немцам...
Вспоминая этот случай, я сравнивал нашу тридцатьчетверку с немецким Т-III. Вооружение у немецкого танка — одна пушка 37– или 50-миллиметрового калибра, у нашего — 76-миллиметровая пушка. Скорость примерно одинаковая. Так что налицо явное преимущество в огне нашей машины над немецкой. А может быть, за последнее время и у немцев появилось что-то новое?.. [10]
В штабе полка долго беседовал со своим помощником старшим лейтенантом И. И. Сизовым. Познакомился со штатным составом полка. Старший лейтенант Сизов коротко рассказал о командирах батальонов. Капитан А. Д. Щеглов — участник боев в Испании, награжден орденами Красного Знамени и Красной Звезды, командир боевой, опытный. Майор В. Г. Колхидашвили — в прошлом артиллерист, но и танковое дело освоил хорошо, умело обучает подчиненных. Третьим батальоном, имеющим на вооружении танки Т-26, командует капитан П. Г. Сазонов. Его я знал еще по совместной службе в 14-й кавалерийской дивизии. Всего в полку 150 боевых машин.
Старший лейтенант Сизов довольно подробно рассказал мне о работе, проделанной штабом полка по доукомплектованию батальонов и рот, подготовке их к выходу на полигон.
— Три дня тому назад, — сообщил он, — по приказу командира дивизии в танки загружены боеприпасы. Так что на полигон они выйдут с полным боекомплектом...
Теплый летний вечер. Вспыхнули огни на улицах, причудливо разбегающихся по холмам. В открытое окно ворвался запах зелени, цветов. Это бередит душу. Если бы не новое назначение, то был бы я сейчас в отпуске — он планировался как раз на июнь. Бродил бы вместе с женой и детьми по знакомым с детства полям и лугам на Вла-димирщине, по красивым берегам реки Клязьмы. А теперь даже трудно сказать, когда появится эта возможность. Будто желая успокоить меня, из репродуктора во дворе городка звучал проникновенный голос:
Любимый город может спать спокойно,
И видеть сны, и зеленеть среди весны...
Смотрю в окно. Как и всегда, горят, мерцают на улицах мирные огни. Спокойно засыпает город.
Командир полка майор Жеглов возвратился в штаб поздно вечером. Вошел твердой размашистой походкой. Как старые знакомые мы обменялись крепким рукопожатием. У Жеглова те же усики, те же темные волосы, не тронутые сединой. Замечаю: стал грузноват. Видимо, сказывается возраст — перевалило за сорок.
— Значит, приступил к новым обязанностям, — сказал он задумчиво. — Служба она, брат, то вдруг разбросает далеко, то опять соединит... [11]
В двадцать четвертой танковой бригаде Жеглов был и на строевой и на хозяйственной работе. Опыта руководства танковой частью у него, конечно, было маловато. Недаром Пушкин советовал:
— Командира не подменяй, а когда необходимо — подскажи. У тебя опыт хоть и меньшего масштаба, но и его не держи под замком. Жеглов всегда поймет тебя.
Разговор с командиром полка, по существу, не состоялся. Решили так: время позднее, надо отдохнуть, а завтра, несмотря на выходной, поработать. Вместе обдумаем, обсудим, как лучше подготовить подразделения к выходу на полигон, к сбору по боевой тревоге.
Жизнь перечеркнула все наши планы. [12]
Глава вторая.
Танки идут к границе
В ту ночь мне долго не спалось: перебирал в памяти события минувшего дня, думал о завтрашнем. Наконец сон одолел меня. Сколько я проспал — не знаю. Разбудил настойчивый телефонный звонок. Вскочил с постели. В комнате темно. Стараюсь понять, что же от меня требуется. Телефон звонит вновь. Торопливо протирая глаза, протягиваю руку к телефонной трубке и слышу взволнованный голос:
— Товарищ капитан, докладывает дежурный по части. Объявлена боевая тревога.
Сон проходит окончательно. А в трубке опять:
— Товарищ капитан...
— Вас понял, — отвечаю, мысленно ругая себя, что задержался с ответом.
Сборы недолги. Гимнастерка, брюки, сапоги, фуражка, ремень, оружие — в считанные минуты все это на мне. Чемодан, с которым надо прибыть к месту сбора, у каждого командира наготове. В нем уложено все, что нужно на первый случай.
Проснулась жена. В глазах вопрос: что случилось?
— Тревога, — стараясь сохранить спокойствие, отвечаю ей.
Глянул на детей. Они спокойно спят, еще не зная, впрочем, как и я сам, какие суровые испытания ждут нас всех впереди. На ходу попрощался с женой и выбежал из дому. Город еще не проснулся. Улицы его пустынны. Я не иду, а почти бегу.
Вот и контрольно-пропускной пункт полка. Часовой пропускает меня. Дежурный по части кого-то торопит по телефону. В парках уже гудят моторы танков и автомашин, снятых с консервации. Командир полка майор Жеглов, встретив меня, как-то необычно, рывком пожал руку и тут же отдал распоряжение: [13]
— Выстраивай колонну полка и веди в Яновский лес...
— С какой задачей? — спросил я.
— Задачу получим позднее. Меня с заместителем по политической части вызывает комдив. Что-то неладное происходит...
В штабе полка та же озабоченность, что и в батальонах: быстро укладываются в машины ящики с документами, вынимается все нужное из столов и сейфов. Едва я успел сказать несколько слов своему помощнику, как раздался продолжительный телефонный звонок. Начальник штаба дивизии требовал доклада о готовности полка к выступлению. Выслушав меня, деловито заметил:
— Напоминаю: начало выступления — в три ноль-ноль...
Только положил трубку — снова звонок. По голосу узнаю заместителя командира дивизии по политической части старшего батальонного комиссара Чепигу.
— Егоров, что делается в полку?
— В три выступаем при полной боевой...
И тут же спрашиваю:
— Это война?
— Без паники, Егоров, — бросил в ответ Чепига и положил трубку.
К трем часам полк закончил сбор по тревоге, и я отдал распоряжение на марш. Первым двинулся второй танковый батальон, за ним — штаб полка. Из кабины автобуса мне видно, как в глубине расположения полка разматывается стальная колонна и быстро двигается к центру города. Застонали под ее тяжестью мостовые, поплыли над ними черные облака дыма. Несмотря на ранний час, у многих подъездов стояли люди, разбуженные гулом танковых двигателей. Торопливо крестились пожилые женщины, чувствуя что-то неладное. У всех в глазах была тревога и немой вопрос...
Колонна танков приближается к Яновскому лесу, от которого рукой подать до границы. Что ждет нас там — учения или бой? Может, обстановка действительно такова, что командование нашей армии выдвигает дивизию поближе к частям, прикрывающим границу?
Танки идут без света, со скоростью тридцать километров в час. Я знаю, как трудно сейчас механикам-водителям. Большинство из них всего несколько раз садились за рычаги новых машин. А тут ночь... да и волнение дает себя знать. [14]
Свернув с Краковского шоссе, колонна втягивается в лес километрах в десяти от Янова. С помощником начальника штаба старшим лейтенантом Сизовым мы выбрались из машины, поднялись на высотку, что была рядом, на самой опушке леса. Светало, и окружающая местность хорошо просматривалась. Утро стояло теплое, тихое. Воздух был напоен ароматом трав, цветов. Казалось, все дышало радостью наступающего летнего дня. И только приглушенный рокот танков, углубляющихся в лес, вызывал какую-то смутную тревогу.
— Подходят последние машины, — сказал старший лейтенант Сизов. Его слова заглушили вой мотора и свист рассекаемого воздуха: совсем низко над дорогой пронесся самолет. Раздалась пулеметная очередь. Самолет сделал вираж, и я увидел черно-белые кресты на его крыльях.
— Товарищ капитан, это же немецкий истребитель! — крикнул старший лейтенант Сизов.
«Провокация или война?» Этот вопрос обжег сознание.
Истребитель, развернувшись, снова появился над дорогой, поливая ее пулеметным огнем. Вдруг под самым фюзеляжем я заметил черные точки. Едва отделившись от самолета, они образовали серое облако, медленно спускающееся на землю. Это были листовки.
В ту же минуту нарастающий гул послышался с другой стороны. Мы с Сизовым посмотрели туда. Над лесом, что был недалеко от нас, показалась армада бомбардировщиков. Вот они начали стремительно снижаться, и в утренней тишине загрохотали взрывы. Я знал, что в том лесу находился летний лагерь частей 81-й мотострелковой дивизии нашего корпуса. Сумели ли командиры вывести из лагеря личный состав и технику, не застал ли пх налет вражеской авиации в палатках? Позднее я узнал, что бомбовый удар не достиг цели: вечером 21 июня части 81-й мотострелковой дивизии были подняты по тревоге и выведены в другой район. Утром 22 июня они вступили в бой... [15]
В Яновском лесу мы задержались недолго. Из штаба армии, куда командующий вызывал командиров частей, находившихся во Львове, прибыл майор Жеглов. Он приказал собрать командиров батальонов и рот. Мне хотелось расспросить его об обстановке, о полученной задаче, но чувствовал, что делать этого не следует. Углубившись в свои мысли, Жеглов быстро ходил у штабного автобуса, ожидая подчиненных.
— Все в сборе? — спросил он, окинув взглядом собравшихся. И получив утвердительный ответ, с трудом начал говорить: — Сегодня утром немцы сбросили бомбы на Львов и открыли артиллерийский огонь на границе, возможно, в провокационных целях. Поэтому мы должны соблюдать осторожность, не поддаваться на провокации. Наш полк совершает марш в район Судова Вишня — в направлении на Перемышль. При появлении немецких самолетов движение прекратить, а если позволит местность — замаскироваться. Порядок движения: рота управления и штаб полка, первый, второй и третий батальон, тылы полка, ремонтные мастерские. Задача ясна?
— Не совсем, товарищ майор, — сказал кто-то из командиров. Не похоже на провокацию, когда кругом бомбежка и артиллерийская канонада...
— Я сообщил все, что мне известно, — перебил его Жеглов. — По местам, и выполняйте поставленную задачу.
Командиры побежали в свои подразделения. Мы с Жегловым остались вдвоем. Перехватив мой вопросительный взгляд, он бросил:
— Тоже ждешь разъяснений? Но я их пока не получал!..
— Товарищ майор, разрешите доложить, — подбежал к нам взволнованный начальник четвертой части штаба техник-интендант 2 ранга Мовчан. — Только что установлена связь с зимними квартирами. Наш городок бомбила немецкая авиация... Запрашивают, как быть с семьями...
Мы переглянулись. Как быть с семьями? Секунду помедлив, Жеглов сказал:
— В городке всем оставаться на месте.
Лес снова наполнился гулом двигателей. Батальоны вышли на шоссе. Замаскированные ветками бука и орешника, танки и автомашины напоминали зеленые копны. Сижу в кабине штабного автобуса и напряженно думаю о событиях минувшего утра. Теперь абсолютно ясно — началась война. Но где враг, какими силами он перешел границу, где мы столкнемся с ним? Никакой задачи на такой случай мы не получили. [16]
Вижу, как впереди остановился танк командира полка. Рядом с ним броневик, посланный в разведку в направлении Перемышля. Останавливаю автобус и бегу туда. Командир-разведчик доложил, что в районе Мосциска (25 километров восточнее Перемышля) обнаружен противник. Жеглов тут же приказал командирам батальонов продолжать марш в готовности к развертыванию в боевой порядок. Но только мы тронулись, последовала новая команда:
— Стой. Все кругом!
Высунувшись из кабины, заметил, что командир полка разговаривает с высоким генералом в очках. Узнал его сразу. Это командир нашего 4-го механизированного корпуса. Подошел к ним, представился комкору.
— А вы, начальник штаба, садитесь в танк и следуйте за командиром полка.
Такое приказание удивило меня. Неужели командир корпуса не знает, что по штатному расписанию начальнику штаба танк не положен? Беспокоило и другое: мой отрыв от штаба непременно скажется на управлении полком. Однако я не высказал генералу своих сомнений и, выполняя его приказ, вслед за Жегловым направился к танку.
— Что означает последняя команда «Стой. Все кругом!»? — спросил я командира полка.
— Получена новая задача, — ответил он, — двигаться в направлении Рава-Русская. Немцы прорвались через границу в районе деревни Краковец. Нам предстоит выбить захватчиков и восстановить положение. Сейчас поставим боевую задачу батальонам, — сказал Жеглов и поднялся на крыло своего танка. Мне пришлось влезть в следующую за ним тридцатьчетверку.
Причины переброски полка мне были тогда непонятны... Лишь много лет спустя, работая в Архиве Министерства обороны над документами первых дней войны, я нашел такое боевое распоряжение штаба 6-й армии: [17]
«Боевое распоряжение № 001 22.6.41 г.
Штаб 6 А, г. Львов.
1. Противник занял Корчин (10 километров юго-восточнее Крыстынополя), пехотой и танками наступает в направлении Радзехув.
2. Выделить два батальона средних танков от 32-й танковой дивизии и один батальон мотопехоты от 81-й мотострелковой дивизии и нанести ими удар в направлении Жулькев, Каменка-Струмилова, м. Холуюв и во взаимодействии с частями 15-го механизированного корпуса уничтожить пехоту и танки противника в районе Радзехува. По ликвидации противника в указанном районе сосредоточиться в лесу, в двух километрах южнее м. Холуюв.
Остальным механизированным корпусам быть в готовности к удару в направлении Краковец, Радымно с целью уничтожения противника, прорвавшегося в районе Дуньковице.
НШ 6 КОМБРИГ ИВАНОВ
НАЧ. ОПЕР. ОТДЕЛА ПОЛКОВНИК
ВЕЯЛКО».
Развернувшись, колонна тронулась, по сути дела, в обратный путь. Тридцатьчетверка, в которой я оказался по приказу командира корпуса, шла за машиной Жеглова. В Т-34 я впервые. В разведбатальоне, которым командовал до прибытия в полк, таких машин еще не было. Внимательно присматриваюсь к экипажу, к тому, как ведут себя люди, как выполняют свои обязанности. Все идет, на мой взгляд, нормально. Сожалею об одном: водить этот танк, стрелять из него мне не довелось. А как это надо теперь!
Колонна продолжает марш. В танке жарко и пыльно — летний день вступает в свои права. Я сижу на днище машины, смотрю на лампочки, что непрерывно мигают на приборном щите, прислушиваюсь к шуму двигателя и трансмиссии, а мысли об одном — о предстоящем бое. На душе тревожно. Задача, поставленная нам, — недостаточно определенная. Указано лишь направление движения и пункт, из которого предстоит выбить противника. Кто впереди нас, с кем взаимодействовать в бою — неизвестно.
Пытаюсь мысленно представить положение на государственной границе. Я знал, что стосорокакилометровый участок от Крыстынополя до Радымно прикрывают два погранотряда, 41, 97, 159-я стрелковые и 3-я кавалерийская дивизия. Они должны быть впереди нас. Удалось ли им своевременно выйти на свои рубежи? Какую задачу выполняют сейчас? Может быть, кое-что выяснит начальник полковой разведки лейтенант Корж, которого мы выслали вперед? Как нужны сейчас хотя бы самые общие сведения о противнике... [18]
Механик-водитель сбавил скорость и резко затормозил.
— В чем дело? — кричу командиру экипажа.
— Воздух, — отвечает он.
Открываю люк. Дневной свет на мгновение ослепляет, но в ту же минуту замечаю, как далеко впереди, на дороге, на обочинах, поднимаются черные клубы дыма. Это взрывы бомб. Самолеты все ближе к нам. Остроносые, с немного приподнятыми крыльями, они нависли над танковой колонной, и один за другим сбрасывают свой страшный груз. Грохот, свист, огонь, дым...
Над машиной командира полка мелькнули флажки: «Вперед! За мной!» Она круто разворачивается на месте, неуклюже переползает придорожную канаву и, набирая скорость, идет в сторону леса. Наш танк двигается следом. Я успел осмотреться. Вот справа пойма реки Шкло. Значит, мы западнее Яворова. На дороге горят транспортные машины, рвутся боеприпасы, неподвижно застыли несколько танков, поврежденные при бомбежке. Немецкие самолеты неторопливо разворачиваются, и снова вой, грохот...
Мы уже приближались к лесу, когда вдруг справа и слева от нас начали рваться снаряды. Машина командира полка резко увеличила скорость и вышла из-под обстрела. Я передал механику-водителю: следовать за Жегловым. Чтобы понять происходящее, открываю люк. Первое, что заметил — группы наших пехотинцев. Неужели отступают?
Танк Жеглова остановился. Командир полка вышел из машины, подозвал одного из бойцов. Остановились и мы. Я услышал обрывок фразы: «...прорвались немецкие танки».
— Где они? — спрашивает Жеглов.
— Там, у леса... Идут сюда...
К машине командира подкатывает запыленный броневик. Из него выпрыгивает лейтенант Корж и бежит к Жеглову.
Его танковый шлем расстегнут, слегка сдвинут на затылок. Лицо разгоряченное, озабоченное. [19]
— Товарищ майор, — докладывает Корж, — взвод разведки захватил пленного.
— Что узнали? — нетерпеливо спрашивает Жеглов.
— Пленный из 68-й пехотной дивизии, захвачен в районе деревни Краковец.
— Что еще удалось узнать? — опять торопит Жеглов.
— Больше ничего, товарищ майор. На вопросы отвечать не хочет. Только и твердит: «русс капут» и «хайль Гитлер»...
Жеглов стиснул зубы и, бросив взгляд в мою сторону, приказал:
— Пленного отправьте в штаб дивизии. О результатах допроса доложите потом. Что еще успели заметить разведчики в районе деревни Краковец?
— Продвигаются немцы, — замялся Корж. — Танки, артиллерия, пехота...
Впереди снова усилился артиллерийский огонь. Связываемся с командирами батальонов. Они докладывают: вступили в бой. Несколько снарядов разорвалось недалеко от нас. Один так близко, что меня обдало горячей волной. Как по команде мы с Жегловым бросились к танкам. Наши машины двинулись вперед, к пойме реки Шкло. Беру у командира танка наушники, переключаю на себя, прислушиваюсь. Вот сквозь вой и грохот прорывается хриплый голос:
— Первый, первый, я второй...
Это майор Колхидашвили. Вызывает командира полка. Что сообщит он, какие вести долетят до нас? Треск в наушниках не прекращается. Скорей, скорей бы доложил о происходящем... Как томительны и долги секунды ожидания.
— Я второй, я второй, — продолжает Колхидашвили. — Батальон пехоты и пятнадцать танков противника прорвались к мосту у деревни Шкло... Веду бой...
Не выдержав, открываю люк, смотрю туда, откуда доносится близкая канонада. Это на левом фланге полка, как раз там, где находится батальон Колхидашвили. Один за другим снопы огня и дыма вырываются из пушки нашего танка. «Куда он стреляет?» — мелькнула тревожная мысль. Ведь противника пока не видно, а боекомплект у танка не столь велик — 100 артиллерийских снарядов и 3600 пулеметных патронов.
— Куда стреляете? — кричу наводчику. [20]
— В сторону фашистов, — отвечает он.
— А цель видите?
— Нет...
— Почему же спешите? У артиллеристов есть правило: не вижу — не стреляю. Так надо и нам...
Водитель прибавил газ, и вскоре мы оказались на месте только что разыгравшегося первого встречного боя с врагом, который принял батальон майора Щеглова. На поле застыли три немецких танка. Они еще не успели сгореть, и багровое пламя вырывается у них из башен и люков. Ползет в сторону густой дым, рвутся боеприпасы. Слева от дороги на Краковец в болотистой пойме застряли пять наших танков. Три из них продолжают вести огонь, у двух хлопочут танкисты, прилаживая к гусеницам бревна для самовытаскивания.
По башне одной из тридцатьчетверок скользнул немецкий снаряд, высек сноп искр и с воем пронесся над нами. За рекой вновь слышатся выстрелы, и в нашем расположении беспорядочно грохочут взрывы.
Как же проходил этот первый бой? Начался он так. Захватив мост через реку Шкло у деревни Краковец, вражеские танки двинулись на позиции, которые успела занять здесь наша пехота. В этот момент сюда подошла рота старшего лейтенанта Бесчетнова.
Первую вражескую атаку рота отбила, но это далось нелегко: три наших танка вышли из строя, был тяжело ранен командир батальона майор Щеглов. В командование батальоном вступил Бесчетнов. Он попытался установить связь с другими батальонами — не получилось. А впереди уже слышался тяжелый рокот танковых двигателей — в долину реки Шкло спускались еще десять гитлеровских танков. Тогда Бесчетнов подал команду:
— Всем! Стой! С места огонь!
Стреляя на ходу, немецкие танки устремились прямо на позиции роты Бесчетнова. Приблизительно с пятисот метров они были встречены дружным огнем. Первый вражеский танк подбил лейтенант И. Д. Рощин, второй поджег экипаж командира роты, вскоре с разорванной гусеницей завертелась на месте и третья фашистская машина. Не помогла немцам и авиация, неожиданно налетевшая на боевой порядок батальона. Оставив на поле боя несколько подбитых и сожженных танков, гитлеровцы отошли... [21]
— Быстрее вытаскивайте застрявшие машины, — приказал я Бесчетнову. — Немцы могут повторить атаку.
От командира полка я отстал при подходе к реке Шкло и сейчас не знал, где он, какое решение принял, когда два наших батальона встретились с врагом. Брала обида, что, выполняя приказ командира корпуса, я по существу оказался в роли рядового танкиста, оторвался от штаба полка, не имел связи со штабом дивизии. Знал лишь то, что видел сам и что услышал от командира роты старшего лейтенанта Бесчетнова.
Попытался найти в эфире радиостанцию Жеглова. Она не отвечала. К счастью, удалось связаться со вторым батальоном. Вступив с ходу в бой, он отбросил немецкую пехоту и танки. Колхидашвили повел роты вперед, но, встретив сильный огонь вражеской артиллерии и танков, вынужден был остановиться. Две роты первого батальона были где-то на левом фланге. Приказал старшему лейтенанту Бесчетнову установить с ними связь. Третий батальон, свернув с дороги, над которой то и дело кружила вражеские самолеты, остановился недалеко в лесу и ждал приказа. Снова и снова бросаю в эфир:
— Первый, первый, отвечай!
В наушниках только треск и далекий перестук морзянки. Казалось, еще секунда, и через этот шум прорвется знакомый голос Жеглова. Как нужны сейчас его слово, приказ! Он должен решить: что делать батальонам, столкнувшимся с врагом и уже понесшим первые потери. Это надо решать немедленно, иначе заминка, бездействие лишат нас даже надежды на успех.
Жеглов не отвечал. Где он, что с ним? Может, уже в штабе и на чем свет ругает меня, что без надобности застрял в батальоне и не выполняю своих прямых обязанностей? Быстрее туда! Пока немцы откатились, нарвавшись на огонь наших танкистов, надо успеть многое: доложить штабу дивизии обстановку, прямо сказать, что впереди нас никаких частей нет. А самое главное — выяснить, какую задачу выполнять полку в дальнейшем. Может быть, такие указания уже поступили в штаб полка, а я теряю время и ничего не делаю для их выполнения. За пять часов марша мы сожгли немало горючего, встретились с врагом и израсходовали часть боекомплекта. Надо позаботиться и об обеспечении танкистов всем необходимым. Но где тылы? [22]
Глава третья.
По сигналу «гроза»
Штаб полка я нашел на опушке рощи. Под соснами стоял штабной автобус, недалеко от него — радиостанция. Штаб уже развернул работу: у телефонного узла хлопотали связисты, на посту стояли часовые. Время от времени они настороженно посматривали вверх, когда слышался гул немецких самолетов. Что ж, война — это опасность, и люди не сразу свыкаются с ней. Недалеко от машин бойцы успели вырыть небольшие окопчики, как учили их в мирное время.
Из штабного автобуса выпрыгнул заместитель начальника штаба капитан А. С. Кривошеев. Тонкие черные брови насуплены, лицо осунулось. Он хотел доложить мне по-уставному, но рука не дотянулась до головного убора и, опустив ее, капитан упавшим голосом произнес:
— Погиб командир полка...
Сердце похолодело. Я смотрел на Кривошеева, еще не вполне веря в случившееся. Неужели нет больше Жеглова? Снял танковый шлем, не находя слов выразить свое горе. А капитан Кривошеев, не дожидаясь моего ответа на первую тяжелую весть, добавил:
— Тяжело ранен комбат первого Щеглов...
— Товарищ капитан, вас к телефону, — крикнул связист из автобуса.
Звонил командир дивизии полковник Пушкин. Сухо поздоровавшись, строго спросил:
— Что же это вы командира полка не уберегли? Первый бой — и такая потеря...
— Мы же не знали, что немцы прорвались через оборону частей прикрытия, — ответил я после небольшой паузы. — Считали, что впереди нас пехота... [23]
— Учитесь, учитесь воевать с первого боя, — не то мне, не то всем сказал Пушкин... — Командиром полка решено назначить вас, начальником штаба — капитана Кривошеева.
Ефим Григорьевич немного помолчал, видимо, давал время понять ответственность, которую возлагал на меня, а затем добавил:
— Не теряйте ни минуты. Берите полк в руки. Это война. За промедление она наказывает... Как оцениваете обстановку сейчас?
Я сообщил, что мне было известно. Доклад явно не удовлетворил Пушкина.
— Для грамотного боя этого мало, — заметил он. — Разберитесь в обстановке по-настоящему и доложите. Постарайтесь успеть, пока противник не возобновил активность.
На этом наш разговор закончился. Надо было действовать, напрягать все силы, всю волю, выяснить все необходимое, чтобы вести бой не вслепую, а наверняка. Мы, только что назначенные командир полка и начальник штаба, решили направить три разведывательных дозора в направлении деревень Нагачев, Свиданица, Краковец с задачей установить силы немцев. Помощника начальника штаба старшего лейтенанта Сизова я послал разыскивать штабы общевойсковых частей, прикрывавших границу. Помощник по технической части военный инженер 3 ранга Ф. Л. Бялоцкий отправился с эвакосредствами вытаскивать танки, застрявшие в пойме реки Шкло. Начальник медслужбы полка военврач 3 ранга Н. М. Дмитриев развернул полковой медицинский пункт, военфельдшер Г. С. Королев стал разыскивать раненых.
Мой скромный боевой опыт подсказывал, что в сложившейся ситуации лучше всего самому побывать в батальонах и ротах, поближе присмотреться к людям, посоветоваться с ними. Ведь, кроме работников штаба, меня пока никто не знал. Даже с командирами батальонов я не успел познакомиться. Одного из них уже нет в строю. Да и с командирами рот и взводов очень важно поговорить. Пусть накоротке, но и это поможет понять, почувствовать, что сейчас происходит в душах людей, на кого можно больше всего положиться в трудную минуту... [24]
Вместе с заместителем командира полка по политической части старшим политруком Михаилом Карповичем Булгаковым направляемся в батальоны. Сначала во второй — к Колхидашвили. Об этом командире я уже слышал немало добрых слов: хорошо знает дело, требователен, справедлив, подчиненные относятся к нему с большим уважением.
Заметив на опушке леса замаскированные танки, останавливаю машину. Дальше идем пешком. Экипажи, видимо, только закончили маскировку и продолжают хлопотать около машин. Жарко. Раскалились броня, гусеницы. По лицам людей стекают струйки пота, а в глазах один вопрос: скоро ли в бой?
Знакомлюсь с комбатом. Коренастый, смуглолицый, небольшие черные усики, тяжелые сильные руки. Настоящий танкист. Вместе идем по лесу. Колхидашвили говорит с заметным грузинским акцентом. Докладывает обо всем кратко, но толково. Батальон расположен в линию ротных колонн. Сигнал атаки, и они без задержки развернутся, двинутся вперед.
— Впереди боевое охранение. Это оно ведет огневой бой, — кивнул Колхидашвили в ту сторону, откуда иногда доносились выстрелы.
Идем туда. Около танка, занявшего позицию на опушке сосняка, останавливаемся. В ту же минуту из башенного люка появляется голова танкиста. Привычным движением он поправляет шлемофон, легко подтягивается на руках, выбрасывает тело на броню, спрыгивает на землю. Широким уверенным шагом подходит к нам, докладывает:
— Лейтенант Струк. Экипаж находится в боевом охранении. Сектор огня: справа включительно — дорога, слева — деревня.
Сразу узнаю лейтенанта. Это он вчера был дежурным по полку и сопровождал меня по расположению части. Нелегко ему — прямо с дежурства в бой. Вторые сутки не смыкает глаз, а держится так, будто вовсе не было трудного марша, первой в жизни бомбежки, не условного, как на полигоне, а настоящего вражеского огня. «Такие люди не дрогнут», — подумалось мне.
— Внимательно следите за опушкой леса юго-западнее деревни Краковец, — уточняет задачу Колхидашвили.
— Мы следим, — ответил Струк. — Там подозрительное движение. Заметил подход танков. Пять машин. Только дистанция до них велика, — с сожалением сказал он. [25]
В этих словах я уловил недоумение и даже недовольство: вот, мол, стоим и не атакуем врага, хотя он, лейтенант, считает, что момент для удара очень подходящий. Смотрю на его танк. На башне три вмятины. Значит, боевое крещение экипажа состоялось. По вмятинам определяю калибр орудий: 37 и 50 миллиметров. Они у немцев находятся на вооружении в пехотных полках, а также на танках Т-III и Т-IV. Тут же мелькнула мысль: через командиров и политработников довести до экипажей, что нашей тридцатьчетверке, тем более КВ, огонь таких орудий не страшен. Ведь у Т-34 лобовая и бортовая броня 45 миллиметров, а считается, что снаряд пробивает броню толщиной, равной своему калибру. Значит, с немецкими танками можно уверенно вести бой на средних дистанциях.
Беседы с командирами рот, взводов, экипажей ободрили меня. Я увидел и почувствовал, что внезапное нападение врага, первый бой с ним не вызвали у людей пагубной растерянности. Они были полны решимости драться с гитлеровскими захватчиками, разгромить их, с честью выполнить свой воинский долг.
Правда, первая попытка наших танкистов отбросить врага с советской земли не увенчалась успехом, но нам все же удалось остановить его продвижение. В стороне деревни Краковец, где час-полтора назад вспыхнул короткий, но ожесточенный бой, клубился дым, слышалась редкая перестрелка. Я понимал, что в любую минуту бой мог вспыхнуть с новой силой. Вместе с майором Колхидашвили мы определили танкоопасные направления, условились, как будут действовать его роты в случае атаки или контратаки.
Из батальона возвратился на командный пункт полка. День клонился к вечеру. На небе, как и с утра, ни облачка. Немецкая авиация двумя группами по 30–50 самолетов прошла севернее нашего расположения в направлении Каменки-Бугской. Появились несколько наших истребителей. Завязался воздушный бой — первый, который мне довелось увидеть в этой войне. Я знал, что в районе Львова нашей авиации было немало. Что же мешало ей оказывать более активную помощь наземным войскам? Это стало ясно позднее. Дело в том, что вблизи аэродромов не было жилья для летчиков, и они ежедневно пригородными поездами уезжали на квартиры во Львов. [26] У боевых машин оставались только дежурные. Так было и вечером 21 июня. На рассвете 22 июня гитлеровские бомбардировщики обрушили сильные удары на пригородные аэродромы, а вскоре подавили и зенитные средства. В результате наша истребительная авиация в первый же час войны понесла большие потери и вражеские самолеты в большинстве случаев безнаказанно действовали над полем боя...
На командном пункте напряженные деловые хлопоты. Начальнику штаба капитану Кривошееву удалось получить общие данные о положении на границе и о противнике. Он докладывает, что в районе Равы-Русской ведет ожесточенный бой 41-я стрелковая дивизия.
— В районе местечка Немиров и деревни Краковец немецкие части двумя группами прорвались через границу и, потеснив 159-ю и 97-ю стрелковые дивизии, продвинулись в глубь нашей территории на десять километров, — закончил он.
Телефонный звонок. Меня и заместителя по политической части старшего политрука Булгакова вызывает командир дивизии. Только наша «эмка» выбралась из леса, как сразу же влилась в поток беженцев. На стареньких машинах и велосипедах, на повозках и пешком, наспех одетые, запыленные мужчины, женщины, дети, выбиваясь из сил, спешили уйти подальше от беды, которая, как им казалось, катилась за ними следом.
Останавливаю машину, пытаюсь расспросить беженцев, видели ли они немцев, какие их войска вступили в пограничные села и местечки, но ясного ответа ни от кого не слышу. Все, как в горячке, твердят одно и то же: «герман идет», «у германа страшная сила», «у германа танки, литаки»...
Передовой командный пункт дивизии разместился на опушке Яновского леса. Часовой показал, где находится полковник Пушкин, и я быстро нашел его. Расстелив на плащ-палатке карту, комдив разговаривал по телефону. Я прислушался: на другом конце провода командир корпуса. Пушкин, обладавший редкой выдержкой, заметно нервничал.
— Да, я считаю так, — упорно возражал он.
Пауза. [27]
— Мы бесцельно тратим время, горючее, моточасы, — продолжает он отстаивать свое мнение.
Снова пауза. Вижу, как у Пушкина сходятся брови, пульсируют желваки на щеках. Таким взволнованным я его еще не видел.
— Представление о положении противника мы имеем. Потому и считаю, что обе дивизии (он имел в виду 8-ю танковую и нашу 32-ю) надо сосредоточить в одном районе и нанести мощный удар...
Еще пауза, и Пушкин, сказав «Есть!», резко положил трубку. Видимо, командир корпуса не согласился с его доводами и отдал категорический приказ, который придется выполнять.
Размышляя о первых днях войны, я часто вспоминаю этот разговор, во время которого оказался случайно. Пушкин был опытным командиром, хорошо знал особенности применения своего рода войск. Командир корпуса, всего полгода назад командовавший стрелковой дивизией, отверг его смелый замысел. Я и поныне считаю, что это была серьезная ошибка. В первый же день войны комкор распылил ударные силы соединения по фронту свыше 100 километров (от Яворова до местечка Великие Мосты). В результате управление частями нередко нарушалось, они были вынуждены вести тяжелые бои самостоятельно. Не всегда удавалось наладить и взаимодействие со стрелковыми частями, мы действовали без поддержки артиллерии и авиации...
— Садитесь, товарищ Егоров, — устало произнес Пушкин в ответ на мое приветствие и указал место на плащ-палатке рядом с собой. — Первый экзамен ваши танкисты выдержали. Непростительно, что командира полка потеряли... Первым батальоном будет командовать выпускник академии бронетанковых войск майор Дорожков. Он только что прибыл к нам. Дорожкова захватите с собой, и прямо в батальон. Командир он подготовленный.
Пушкин посмотрел на меня, будто спрашивая, как я отношусь к тому, что он высказал. Но я ждал разговора о главном — какую задачу предстоит выполнять полку. После небольшой паузы комдив взял карту и предложил мне достать свою. [28]
— Непосредственная угроза, — постучал он карандашом по карте, — создается у нас на правом фланге. Но, возможно, немцы возобновят атаки и левее дороги. Здесь они могут начать даже раньше, чтобы отвлечь наше внимание, а затем ударить по флангу вашего полка. Нам нужно опередить их.
Комдив задумался, видимо еще раз взвешивая свое решение, и продолжал:
— Разведка обнаружила батальон пехоты и 30 вражеских танков в районе деревни Свиданица. Есть предположение, что это свежие силы гитлеровцев. Задача вашего полка — уничтожить противника в районе деревни Свиданица. Сборный пункт после атаки — лес севернее деревни Краковец. Справа в направлении местечка Немиров будет наступать 64-й танковый полк, слева в направлении местечка Судова Вишня — 53-й танковый полк 81-й мотострелковой дивизии. Начало атаки по сигналу «Гроза». Поезжайте быстрее в полк и организуйте атаку. Желаю успеха...
Я заторопился к машине. Около нее стояли заместитель командира дивизии по политчасти старший батальонный комиссар Чепига и старший политрук Булгаков.
Вместе со мной из штаба дивизии поехал в полк майор Дорожков, которому предстояло заменить тяжелораненого майора Щеглова. Дорожкову было около тридцати лет. Светловолосый, голубоглазый, он производил приятное впечатление.
— Коммунист? — первым начал разговор старший политрук Булгаков.
— Да, — ответил Дорожков.
На мои вопросы майор отвечал так же скупо. Чувствовались хорошая военная подготовка, командирская собранность. Понравилось мне и то, с какой профессиональной пытливостью расспрашивал он о батальоне, которым предстояло командовать, особенно о деталях сегодняшнего встречного боя. Что ж, думалось мне, если он так же грамотно начнет воевать, выйдет из него настоящий комбат.
Минут через двадцать мы были на командном пункте полка. Пока не прибыли вызванные сюда командиры батальонов, начальник штаба капитан Кривошеев сообщил кое-какие новые данные о положении на границе.
— Удалось ли установить связь со стрелковыми частями? — спросил я. [29]
— С трудом, — вздохнул Кривошеев. — На одной из линий связисты задержали гражданского, который резал кабель. Начальник разведки установил, что это переодетый вражеский диверсант.
Спустя много лет после войны я узнал, что за неделю до нападения на нашу страну гитлеровское командование скрытно переправило на территорию Западной Украины целый диверсионный батальон, носивший шифрованное название «Нахтигаль» ( «Соловей»). В этом батальоне насчитывалось более тысячи отъявленных головорезов, которые причинили нам немало вреда...
Удалось мне поговорить с полковником пограничных войск, зашедшим в штаб полка. Он показал на карте районы, в которых накануне наблюдалось сосредоточение немецких войск. На мой упрек, почему они, пограничники, своевременно не информировали об этом своих старших начальников и общевойсковые штабы, полковник возразил с обидой:
Докладывали, каждый день докладывали обо всем...
Прямо у моего танка собрались командиры батальонов, начальник штаба, заместитель по политической части, помощник по хозяйственной части интендант 3 ранга Боженко. Представил им нового командира первого танкового батальона майора Дорожкова. Колхидашвили и Сазонов молча обменялись с ним рукопожатиями, осмотрели с головы до ног, будто прикидывали, достоин ли выпускник академии заменить майора Щеглова. Ведь поле боя — это не полигон и не ящик с песком...
Сообщаю всем задачу, которую поставил полку комдив, и свое решение — перейти в атаку с занимаемого рубежа, уничтожить танки, а затем пехоту противника в районе деревни Свиданица и выйти на государственную границу. Основной удар должны были наносить первый и второй танковые батальоны; третий батальон, на вооружении которого находились танки Т-26, наступал во втором эшелоне. Тут же уточнил направление наступления, взаимодействие между батальонами. Напомнил, что командиры батальонов управляют боем только по радио.
— Начало атаки по радиосигналу «Гроза», — закончил я разъяснение боевой задачи.
Помощник по хозяйственной части сообщил, что удалось дозаправить танки топливом, пополнить боекомплект. [30]
До начала атаки оставалось меньше часа, и командиры батальонов поспешили в свое расположение. В первый вместе с Дорожковым я предложил пойти старшему политруку Булгакову, попросил его представить нового комбата. Экипажи должны знать, что поведет их в бой опытный командир, коммунист, должны поверить Дорожкову так же, как верили Щеглову.
Багровое солнце медленно клонилось к закату. Немцы продолжали вести артиллерийский огонь, перенося его с одного участка на другой. Над ближним лесом снова появились группы бомбардировщиков. То удаляясь, то приближаясь к нам, грохотали взрывы.
Мой командирский танк — на небольшой высотке, поросшей кустарником. Из открытого люка наблюдаю за выходом танков на рубеж атаки. Чувствую, что волнуюсь. Это первый бой полка под моим командованием. Как пройдет он, принесет ли успех? За это я отвечаю перед старшими начальниками, перед партией и народом, перед своими подчиненными.
В бинокль вижу почти весь первый эшелон полка. Вдоль кромки леса, справа от шоссе, выходит батальон Дорожкова. Левее — батальон Колхидашвили. Пока все идет как было задумано. Машины головных рот устремились к высоте, окаймленной лесом, открыли огонь из пушек и пулеметов. Враг усилил ответный огонь. Снаряды рвутся и вблизи наблюдательного пункта. Неожиданно прямо над нами неуклюже спикировал бомбардировщик, дав длинную пулеметную очередь.
— Вперед! — командую водителю.
Танк быстро скатывается в лощину, прибавляет скорость. Мы спешим в боевые порядки рот...
Подтянув свежие силы, гитлеровцы ждали окончания бомбежки наших боевых порядков, чтобы начать наступление. Немцы заметили советские танки лишь тогда, когда они прорвались к высоте. Тут ударила вражеская артиллерия. Один из снарядов угодил в башню моего танка. В ушах звон, треск, искры окалины брызнули в лицо.
— Бронебойным, заряжай! — крикнул я.
Развернута башня, и в то же мгновение я увидел через прицел гребень захваченной немцами высоты. Она озарялась оранжевыми вспышками выстрелов. Сразу мелькнула мысль: прикрываясь высотой, танки противника намереваются нанести удар по флангу полка. [31]
Открываем огонь по высоте. За нами ударили и сзади идущие танки. В нашу сторону тоже несутся бронебойные и осколочные снаряды. Кажется, грохочет сам воздух, сотрясая еще недавно тихую долину реки Шкло.
Третий час длится напряженный бой. Увлеченный танковой атакой, я не заметил, как оказался впереди боевого порядка. И тут мне вспомнились слова преподавателя Военной академии имени М. В. Фрунзе генерала А. И. Готовцева. Он часто повторял, что долг командира полка — прежде всего быть руководителем боя, всегда держать в поле зрения своих подчиненных...
Выбрав удобное место, приказал остановить танк. Включаю радиостанцию, слышу, как на командный пункт полка командиры батальонов сообщают о происходящем, отдают боевые распоряжения подчиненным. Майор Колхидашвили озабочен медленным продвижением своих рот. В шлемофоне я то и дело слышу его команду: «Ускорить ход!».
Слева от дороги, вдоль которой наступает батальон Колхидашвили, начинается заболоченная пойма реки Шкло. Это может задержать танкистов, и я принимаю решение развернуть полк уступом вправо. Правофланговому батальону Дорожкова ставлю задачу наступать в направлении деревни Чернилява, обойти врага и ударить по нему с тыла. Такой маневр облегчит продвижение батальона Колхидашвили.
Немцы разгадали наш замысел. На роты батальона Дорожкова они обрушили шквал огня артиллерии и танков. Но наши танкисты упорно пробиваются вперед. Стремясь поддержать Дорожкова, ввожу в бой и третий батальон. В резерве осталась только рота танков КВ старшего лейтенанта К. П. Хорина, на случай если противник предпримет что-то неожиданное.
Бой продолжается. Танковые гусеницы, разрывы снарядов и мин подняли над полем облака бурой пыли. В раскаленном безоблачном небе снова появились немецкие бомбардировщики. С воем они начали пикировать на наши боевые порядки. Усилился артиллерийский огонь из района деревни Краковец. Смотрю на эту страшную картину, и в сердце закрадывается тревога: выдержат ли люди, что сидят сейчас за рычагами управления, ведут огонь из пушек и пулеметов. Но команды, которые звучат в шлемофоне, рассеивают мои сомнения. Командиры батальонов, рот взволнованно, но уверенно передают: «Вперед!», «Справа по курсу — орудие. Осколочным...» [32]
К вечеру полку удалось отбросить фашистов на три-четыре километра. Продвигаться дальше было рискованно: сопротивление врага не ослабевало, а боеприпасы у нас оказались на исходе.
На командный пункт полка возвращаюсь по полю, только что отвоеванному у захватчиков. Справа и слева пожары: горят бронетранспортеры, танки. Видны раздавленные немецкие пушки, мотоциклы. Всюду брошенное имущество, оружие, боеприпасы.
В штабе напряженная, деловая обстановка. Связисты вызывают абонентов, в штабном автобусе хлопочет начальник штаба. Вижу, что устал. Ведь пережито за этот день так много! Марш, первые налеты вражеской авиации, работа под бомбами... Но Кривошеев держится бодро, докладывает обо всем четко, как в служебном кабинете. Вместе с ним намечаем, как организовать боевое охранение, разведку. Поручаю Кривошееву лично проследить за подвозом горючего, боеприпасов, доставкой горячей пищи экипажам. Тороплюсь на передовую. Надо осмотреть рубеж, на котором находятся сейчас роты, вместе с командирами батальонов продумать систему огня на случай атаки немецких танков и пехоты. А самое главное — хочется встретиться с людьми после первого сурового испытания, хоть немного ободрить уставших, сказать доброе слово об отличившихся.
— Что докладывать в штаб дивизии, товарищ командир? — спрашивает Кривошеев, провожая меня к танку.
— Необходимые данные о бое у вас есть, — отвечаю ему. — Сообщите их немедленно. Просите поддержки пехоты, артиллерии и авиации. Без этого нам не отбросить немцев...
Решил побывать сначала во втором батальоне. Механик-водитель выводит Т-34 на знакомую дорогу. То справа, то слева беспорядочно рвутся снаряды. Идти с открытым люком опасно, и я веду наблюдение через смотровую щель. Пойма реки Шкло изрыта воронками бомб и снарядов, расчерчена следами гусениц. [33]
По номеру узнаю танк майора Колхидашвили. Прошу остановить машину и быстро выбираюсь из люка. Заметив меня, Василий Григорьевич делает шаг навстречу.
— Первый экзамен экипажи выдержали, — говорю майору. — Молодцы! И все же торжествовать еще рано: отбросить немцев за пределы государственной границы нам пока не удалось.
— Экзамен трудный, — вытирает Колхидашвили пот со лба. — Некоторые растерялись немного, оробели, кое-кто отставал в атаке, но трусов не было. Это самое главное. На таких машинах можно воевать. Только оружие не все использовали как надо. Старались немцев больше гусеницами давить. А гусеницы без огня — не дело. Пришлось по радио напоминать об этом.
Правильно уловил Колхидашвили то, чего не хватало экипажам в первом бою. Надо обязательно, и сегодня же, разъяснить всем: сила танка — огонь и броня. Пусть об этом поговорят с людьми командиры, политработники, коммунисты.
— Скоро подойдут цистерны с горючим, машины с боеприпасами, полевые кухни, — говорю Колхидашвили. — Надо быстро заправить танки, накормить людей, эвакуировать раненых.
Близится ночь, и неизвестно, что может предпринять враг с наступлением темноты. Правда, участники боев в Испании рассказывали, что немцы очень пунктуально соблюдают распорядок дня — рано ложатся спать, рано встают, в определенное время принимают пищу, ночью боевых действий не ведут. Но это в Испании. А как будет у нас?
Спешу на правый фланг полка, где находятся первый и третий танковые батальоны. Когда пересекали небольшую высотку, по башне и корпусу забарабанили пули, а в каток слева ударил снаряд. Вот тебе и рано ложатся спать! Ввязываться в бой не стали. Ограничились лишь тем, что развернули башню и, отстреливаясь, помчались дальше. После выяснилось, что мы столкнулись с немецкой разведкой. Готовясь к новой атаке, гитлеровцы выдвинули роту пехоты, усиленную тремя танками. Они хотели нащупать стыки между нашими частями и ударить по этим наиболее уязвимым местам. Экипаж моего танка совершенно непредвиденно атаковал разведку противника и, как мы узнали потом, рассеял несколько отделений пехоты. [34]
На опушке леса походная кухня. Привезли ужин. У кухни уже собрались танкисты. Среди них и майор Дорожков. Почти сутки люди находились то на марше, то в бою. До сухого пайка и то, наверное, никто не успел дотронуться.
Плохо, что люди меня не знают. Как мне подойти к ним? Как командиру, по всем правилам, или просто, как к боевым товарищам, с которыми рядом шел в атаку? Снимаю комбинезон, бросаю его в танк, и в гимнастерке, над левым карманом которой поблескивает медаль «За боевые заслуги», направляюсь к танкистам. Эту скромную награду вручил мне Михаил Иванович Калинин за бои на Карельском перешейке, и я очень дорожил ею. А сейчас она особенно кстати: пусть без слов поведает бойцам, что командир полка — не новичок в бою, что довелось ему уже повидать опасность.
Заметив меня, танкисты встали. Дорожков пошел навстречу, чтобы доложить. Но я V попросил всех сесть и продолжать ужин. Предложили поужинать и мне. Я согласился. Снова застучали ложки. Молчание нарушил комбат.
— Ну а дальше, товарищ Толмачев? — обратился он к рослому танкисту.
— Дальше... — немного замялся Толмачев, рассказ которого я, видимо, прервал своим появлением. — В самый разгар атаки отказала тормозная лента, и КВ занесло. Ведь до боя мы двести километров отмахали. Вот и пришлось под огнем выбираться из машины и налаживать эту самую ленту. С полчаса провозился, наверное. Но роту мы догнали. Ну а потом действовали, как все.
Я ужинаю вместе с экипажами, внимательно слушаю простые рассказы о только что пережитом и невольно проникаюсь гордостью за этих людей, не дрогнувших в минуту опасности. Вот сидят они рядом со мной усталые, но не павшие духом, говорят о первом бое, как о трудной работе. И хотя не все экипажи вернулись с поля боя, хотя горе первых потерь тяжелым камнем легло на сердце, они верят в себя, в свои силы, в технику, которую дал им народ, в победу. Нет, таких людей не сломить врагу.
— Кому добавки, подходите, — мирно, будто на колхозном полевом стане, приглашает повар. [35]
Желающие находятся и опять позвякивают ложки. Первый фронтовой ужин танкистов заканчивается. Хорошо, если экипажам удастся отдохнуть до рассвета хотя бы часа три. Летняя ночь коротка, а сделать надо многое — осмотреть и заправить машины, подготовить боеприпасы.
— Я скажу несколько слов экипажам, — шепчу сидящему рядом со мной Дорожкову.
— Товарищи, слово имеет командир полка, — обращается он к подчиненным.
Притихли, насторожились люди. Говорю им правду:
— Мы остановили врага, но заплатили за это дорогой ценой — жизнью боевых товарищей. В числе павших смертью храбрых командир полка майор Жеглов. Предлагаю почтить память товарищей вставанием.
В сумерках вижу, как обнажили головы танкисты, слышу глубокий вздох, который один лишь нарушил тишину и сказал больше слов...
— Поклянемся отомстить врагу за смерть наших товарищей!
— Клянемся! — прокатилось в ответ...
Идем с Дорожковым в подразделения, что рассредоточены в роще. Беседуем с командирами рот, взводов, экипажей. Уточняем потери, интересуемся состоянием материальной части. Утешительного мало: семь машин немцам удалось поджечь, три КВ с перебитыми гусеницами остались в зоне вражеского огня, несколько тридцатьчетверок застряли в пойме реки.
На правом фланге батальона неожиданно встретился с подполковником Слепцовым — командиром 15-го танкового полка 8-й танковой дивизии (она тоже была укомплектована в основном танками новых образцов). Он сообщил, что с наступлением утра дивизия готовится атаковать противника северо-восточнее Равы-Русской. Эта весть радовала: атака соседей позволит и нам действовать более уверенно и решительно.
Близилась полночь, когда мой танк возвратился на командный пункт полка. Из открытого люка смотрю в сторону противника. Там периодически взлетают ракеты. Значит, немцев здорово отрезвила наша дневная контратака, и они опасаются, как бы мы не проявили активности и ночью. Конечно, хорошо бы сейчас ударить по врагу, но это невозможно: в танках нет ни горючего, ни боеприпасов. А если ночное наступление предпримут немцы? Нам придется туго. За такое короткое время не удастся заправить машины всем необходимым. Но гитлеровцы тоже, видимо, рассчитывают использовать ночь, чтобы собрать свои рассеянные части, подготовить их к бою. [36]
В лесу, где разместился командный пункт полка, деловое оживление. Захожу в свой «кабинет» — под брезентовый навес у одной из машин. Сажусь на раскладной стул и только тогда чувствую, как тяжелы уставшие ноги. Приходит начальник штаба капитан Кривошеев, докладывает свои соображения о мероприятиях на ночь и па завтрашний день, хотя полной ясности в обстановке у нас нет.
Вдруг к брезентовому навесу торопливо подходит начальник разведки лейтенант Корж.
— В районе Немирова разведчики слышали шум моторов. Полагаю, что немцы подтягивают танки, — докладывает он.
— Готовятся к утренней атаке, — заметил начальник штаба.
— А вдруг пойдут перед рассветом, — предположил я. — Надо сделать все, чтобы ускорить заправку машин и подвоз боеприпасов.
Подъехали военный инженер 3 ранга Бялоцкий и интендант 3 ранга Боженко. Они доложили, что горючее и боеприпасы подвезены и направлены в батальоны. С тревогой сообщили и другое: автоколонна по пути на дивизионные склады была обстреляна. Одного стрелявшего задержали. Он оказался вражеским лазутчиком.
— Сплошного фронта сейчас нет, — сказал я Бялоцкому, — и в наш тыл могут проникать не только отдельные диверсанты, но и подвижные группы противника. Поэтому усильте охрану тылов полка, особенно горючего и боеприпасов. Экипажи, оставшиеся без танков, используйте для усиления ремонтных бригад и эвакослужбы... Едва успел отдать необходимые распоряжения начальнику штаба и работникам тыла, как вызвал командир дивизии. Минут через двадцать я был у него. Пушкин сообщил, что в течение дня наш полк остановил части 125-й немецкой пехотной дивизии, поддержанные танками. [37]
— Героями вас называть рано, — заметил он, — но экипажи заслуживают благодарности. А теперь докладывайте об итогах дня.
Я подробно рассказал о ходе боя, о поведении людей. Заметил, что могли бы добиться большего, если бы атаку танков поддержала артиллерия, авиация, пехота.
— А то получается так, что даже пленных взять некому, — пожаловался я, — для этого надо выделять людей из экипажей.
— Что поделаешь, — согласился Пушкин. — Сам знаешь, что формирование мы не закончили, и вся артиллерия дивизии — один артиллерийский дивизион, а 32-й мотострелковый полк у нас забрали под Радзехув. В 97-й и 159-й стрелковых дивизиях полки тоже малочисленные, они не успели перейти на штат военного времени. С наступлением темноты на участке вашего полка занимает оборону 202-й мотострелковый полк 81-й мотострелковой дивизии. Организуйте с ним взаимодействие. Главная ваша задача — не допустить прорыва противника на Львов...
Возвратившись от комдива, собрал командиров батальонов, своих заместителей. Коротко рассказал им о сложившейся обстановке, о задаче, которую предстояло решать нам завтра. Комбатов обрадовало, что действовать будем вместе с мотострелками.
— Мы прикроем их броней, они пойдут за нами в атаку и закрепятся на освобожденной от врага земле, — сказал Колхидашвили.
Наполненная заботами, быстро, будто торопясь, проходит фронтовая ночь. Командиры батальонов возвратились в свои подразделения. Там полный порядок: танки заправлены горючим, пополнены боеприпасы, застрявшие в низине машины — в строю, подбитые и неисправные — эвакуированы. Да, люди не растерялись в опасности...
С заместителем по политической части старшим политруком Булгаковым стоим у штабного автобуса, прислушиваемся к приглушенным звукам, что доносятся до нас с запада. Где-то справа рвутся мины, далеко сзади — тяжелые снаряды. В районе деревень Вербляны, Ногачев, Свиданица и Краковец взмывают ракеты, раздается редкая стрельба из винтовок и автоматов. [38]
Мы молчим, думая, наверное, об одном: завтрашний день принесет нам новые, может быть, еще более суровые испытания, чем день прошедший.
— Пойдем заснем, — предлагаю я. — Хоть немного, сколько позволит обстановка.
Свалился под брезентовым навесом около штабного автобуса. Отяжелевшие веки сразу сомкнулись, а перед глазами мелькают то карта, то лесные опушки, на которых притаились танки. До слуха доносятся редкие раскаты орудийных выстрелов. Они становятся все тише и уплывают куда-то далеко-далеко... [39]
Глава четвертая.
Восемь дней мужества
Рассвет второго дня войны я встретил на наблюдательном пункте — в танке, вкопанном почти по самую башню в землю на небольшом возвышении. Прямо под танком — щель. Участники боев в Испании рассказывали, что в случае прямого попадания бомбы в танк люди, укрывшиеся в такой щели, оставались невредимыми. Что ж, может, этот опыт пригодится и сейчас — в бою всякое бывает...
Прибыл командир 202-го мотострелкового полка подполковник С. М. Макеев. Слушаю его рассказ о вчерашнем дне, о первых суровых испытаниях, выпавших на долю пехотинцев. Однако больше его волнует день наступающий: оборона занята на широком фронте, на поддержку артиллерии и авиации надежда невелика.
Обмениваемся данными о противнике, которые за ночь немного пополнились. Ясно, что немцы, не добившись существенных успехов в первый день, подтянули свежие силы, успели перегруппироваться. У нас же силы меньше, чем вчера. Обнадеживает одно: мы немного обстреляны, и то, что танкистам и пехотинцам казалось страшным вчера, сегодня будет представляться обычным.
Уточняем задачу на оборону, согласуем взаимодействие. Главное — мотострелки должны смелее отсекать вражескую пехоту от танков и уничтожать ее. Мы, танкисты, будем делать все, чтобы не допустить немецкие танки до боевых порядков мотострелков.
Медленно поднимается солнце. Нетерпеливо всматриваюсь туда, где затаился враг.
Там, за Краковцом, глухо громыхнуло, и к нам приближается нарастающий свист. Немецкая артиллерия открыла огонь. Все чаще и ближе рвутся снаряды и мины. [40]
Началось... Беспокоюсь за Макеева: успел ли добраться до своего наблюдательного пункта...
Спускаюсь в башню и сажусь на место командира орудия. Через оптические прицелы снова осматриваю местность: поле, кустарник, лесные опушки, на которых притаились наши тридцатьчетверки.
Появились немецкие бомбардировщики. Пикируя, сбросили бомбы на поляну. Там находится наше боевое охранение. Неужели обнаружили? Бомбардировщиков три группы — по девять в каждой. Две, отбомбившись, ушли, одна осталась. Она разворачивается прямо над передним краем, где ночью заняли оборону подразделения 202-го мотострелкового полка. Вражеские летчики бомбы почему-то не сбрасывают, только строчат из пулеметов. Тяжело сейчас пехотинцам. Окопы полного профиля они, конечно, подготовить не успели.
Пытаюсь разгадать, какую цель преследуют немцы, так рано начав обработку нашей обороны с воздуха? Замечаю, что вражеская авиация действует вдоль шоссе Яворов — Львов. Готовит «коридор» для своих танков? Наверняка! Связываюсь по радио с Сазоновым, батальон которого находится во втором эшелоне. Приказываю ему выделить одну роту, усилить ее тремя КВ и перекрыть шоссе.
Один «юнкерс» все еще кружит над нами, следит, что мы будем делать после массированного налета. Танковые зенитные пулеметы ведут по нему огонь. Эх, не надо бы! На такой высоте бомбардировщик все равно не сбить, а вот наше расположение он обнаружит точно...
Новая волна самолетов, и опять вокруг взрывы, дым, гарь. Одна бомба упала в нескольких десятках метров от моего танка. Дрогнула земля и тяжелая грозная машина. Но ничего, лишь бы не прямое попадание.
Полчаса немецкая авиация молотила нашу оборону, а потом пошли танки...
В бинокль вижу, как до 30 вражеских машин двумя группами идут в направлении нашего переднего края.
— Что в эфире? — кричу, наклоняясь к стрелку-радисту.
Он подает мой шлем с наушниками, подключенный к радиостанции. Слышу, как командир головной роты капитан Горша докладывает комбату майору Колхидашвили:
— Вижу двадцать танков... Пехоты пока нет... Танки развернулись в линию и открыли огонь из пушек. [41]
Как нам нужна сейчас поддержка артиллерии и авиации! Но наших самолетов над полем боя нет. Редки выстрелы и противотанковых пушек.
— Распределите цели между взводами и подготовьте ответный огонь залпом, — спокойно приказывает Колхидашвили капитану Горше. — Ведите наблюдение правее шоссе.
Запрашиваю у Колхидашвили последние данные об обстановке.
— Над батальоном снова немецкая авиация, — докладывает комбат. — Девятка перешла на бреющий.
— Наблюдатели заметили выдвижение вражеской пехоты, — сообщает капитан Сазонов. — Три колонны развернулись в цепь и при поддержке танков атакуют позиции мотострелкового полка. На помощь пехотинцам направил танковую роту.
С каждой минутой бой разгорается все сильнее. От взрывов бомб и снарядов передний край заволакивает дымом и пылью. Батальоны Колхидашвили и Сазонова ведут огневой бой с вражескими танками. Темп атаки гитлеровцев постепенно ослабевает. Но они снова и снова предпринимают попытки сломить наше сопротивление.
К середине дня обстановка на участке батальона майора Колхидашвили резко ухудшилась. Появилась угроза прорыва немецких танков через его боевой порядок. О сложившейся обстановке докладываю командиру дивизии. Пушкин ничем не может помочь: ожесточенные бои ведут и другие полки дивизии, и соседние мотострелковые части. Он разрешает батальон Колхидашвили немедленно отвести на отсечную позицию и подготовить к контратаке.
Но как отвести, когда на него двинулось еще около тридцати танков. Прикрываясь высоткой, они стремятся выйти во фланг. За танками густые цепи пехоты.
С каждой минутой сокращается расстояние между нашими и немецкими танками. У противника сил больше. Но у нас есть свои преимущества: тридцатьчетверки Колхидашвили окопаны, у них сильное оружие. Вот они дали дружный залп, и четыре вражеских машины сразу же остановились, охваченные огнем. Но другие продолжают идти вперед. Не отстает от танков и пехота.
Мы так увлеклись боем, что не заметили, как над нашим расположением снова появилась группа немецких бомбардировщиков. Но поле боя заволокла такая пелена дыма и пыли, что вражеские летчики не решились бомбить, боясь, видимо, задеть своих. Они нанесли удар по нашим тылам. [42]
От залпового огня тридцатьчетверок загорелось еще несколько фашистских машин. Мотострелкам удалось заставить пехоту залечь.
Воспользовавшись заминкой врага, я приказал майору Колхидашвили отвести батальон поротно на отсечную позицию, которую мы избрали накануне боя. Немцы медлили недолго. Считая, что остановившие их наступление танки находятся на прежнем рубеже, они обрушили удар вдоль шоссе. Прикрывавшая это направление рота третьего батальона, на вооружении которой были танки Т-26, не смогла сдержать такой натиск. Гитлеровцы стали развивать успех, вводя в наметившийся прорыв мотопехоту и артиллерию. Тут по ним с отсечной позиции и ударил батальон майора Колхидашвили вместе с резервом полка. Враг был остановлен. Надолго ли?
Связываюсь с Пушкиным, докладываю обстановку. Он приказал не медлить и провести контратаку в направлении местечка Немиров. На подготовку контратаки дал всего полтора часа. Времени в обрез, и надо дорожить каждой минутой. Хорошо бы самому побывать в каждой роте, поговорить с танкистами. Но еще важнее — четко поставить задачу командирам батальонов, уточнить взаимодействие между ними, с командиром мотострелкового полка.
Старший политрук Булгаков без слов понял, чем я озабочен. Вместе с подчиненными политработниками он направился в подразделения. Мы с начальником штаба вызвали на наблюдательный пункт командиров батальонов. Задачу, поставленную комдивом, решил выполнять так: батальоны майора Колхидашвили и капитана Сазонова (2-й и 3-й) атакуют противника с фронта, батальон майора Дорожкова низиной и перелесками выходит в тыл врагу.
Время 16.30. Батальоны переходят в контратаку. Сразу перед ними возникает завеса артиллерийского огня. Мой танк, точнее подвижный наблюдательный пункт, — за правым флангом второго батальона. Сначала роты продвигались успешно. Но немцы разгадали маневр, угрожавший им ударом с тыла. Они быстро выдвинули противотанковые орудия, самоходные артиллерийские установки, усилили огневое сопротивление. Темп нашей контратаки заметно снизился. Неужели нам опять не удастся сломить сопротивление врага и отбросить его за пределы границы?.. [43]
Советуюсь с Дорожковым. У него во втором эшелоне рота КВ, предназначавшаяся для развития успеха. Пока она поддерживает первый эшелон только огнем. Что ж, придется вводить в бой этот сильный, но, к сожалению, последний резерв. Подходим к танку командира роты. На башне, на лобовой части несколько вмятин от снарядов. Значит, успел побывать в огне. Из люка показался командир — старший лейтенант Хорин. Он проворно спрыгивает на землю и подходит к нам. На вид ему лет тридцать: смуглое волевое лицо, взгляд сосредоточенный, строгий. Задачу выслушал внимательно, деловито уточнил все, что нужно. Приложив руку к танкошлему, спросил:
— Разрешите выполнять?
— Желаю успеха, — я пожал ему руку.
Через несколько минут тяжелые танки, набирая скорость, устремились на помощь тридцатьчетверкам, продолжавшим упорный огневой бой. Результат превзошел все наши ожидания. Рота КВ пошла впереди средних танков и как бы повела их за собой. Не боясь огня вражеской артиллерии, она прокладывала путь батальону. На шоссе загорелись три немецкие машины, затем еще четыре. Гитлеровцы дрогнули и начали отходить. А рота Хорина, тараня боевые порядки фашистов, вышла к ним в тыл. Сопротивление врага ослабло.
Наконец первый батальон отрезал немцам путь отступления. Рассекая их боевые порядки, наши танкисты громили живую силу и технику противника. Хорин повел свою роту дальше, преследуя отступающего врага... Но комдив отдает приказ: закрепиться на достигнутом рубеже и быть готовыми к отражению неприятельских атак. Передаю приказ командирам батальонов. Стараюсь понять, почему Пушкин принял такое решение. Он знает, что резерва у меня нет. Неясно пока, какими силами располагает враг, что предпримет он через полчаса, час? А вдруг подтянет свежие части и отрежет наши вырвавшиеся вперед танковые роты? Вслед за первым прекратили преследовать немцев второй и третий батальоны, хотя и у них была возможность продвигаться вперед. [44]
Связываюсь с командирами батальонов. Они докладывают, сколько примерно уничтожили живой силы и техники врага, какие потери понесли роты. Неожиданно в радиосеть включается начальник штаба, сообщает новость: в районе Равы-Русской перешла в наступление соседняя 41-я стрелковая дивизия.
— Слышите, какая там канонада? — бодро звучит голос Кривошеева.
Весть о наступлении радует. Может, действительно на всем нашем направлении инициатива перешла в руки советских войск? Мы ведь вплотную подошли к государственной границе! Подоспеют резервы, и враг будет отброшен. Обрадовала нас и сводка Главного Командования за 23 июня, которую мы услышали поздно ночью:
«На шяуляйском и рава-русском направлениях противник, вклинившийся с утра в нашу территорию, во второй половине дня контратаками наших войск был разбит и отброшен за госграницу...»
Героически сражался здесь личный состав 41-й стрелковой дивизии.
Накануне войны эта дивизия располагалась в районе Равы-Русской. Весной 1941 года, как вспоминают ветераны дивизии, она была распылена и не представляла боеспособного соединения. Оба артиллерийских полка, противотанковый и зенитный дивизионы, другие специальные подразделения находились на учебных сборах, вне расположения дивизии. Это были дни, когда обстановка на государственной границе становилась все более тревожной. Немецкие самолеты на малых высотах появлялись над советской территорией. Пограничники и разведчики сообщали, что гитлеровцы концентрируют войска непосредственно у границы.
Учитывая все это, командир 41-й стрелковой дивизии генерал-майор Н. Г. Микушев, как рассказывал начальник штаба дивизии Н. Еремин, 19 июня принял самостоятельное решение — вернуть весь личный состав со сборов и полигонов, а также с работ на оборонительных рубежах и все части и подразделения полностью сосредоточить в дивизионном лагере. [45]
К вечеру 21 июня вся дивизия была в сборе. Между ее штабом и начальником погранотряда майором Я. Д. Малым, очень энергичным и смелым командиром, поддерживался постоянный контакт. Командир дивизии был хорошо информирован о положении на границе. В субботу вечером 21 июня генерал Н. Г. Микушев созвал на совещание командный и начальствующий состав и рассказал о тревожном положении на границе.
Благодаря прозорливости и решительности генерала Микушева{2} начало войны не застало 41-ю стрелковую дивизию врасплох.
И не случайно именно ее частям и подразделениям удалось отбросить гитлеровцев за государственную границу. Лишь на шестые сутки дивизия согласно приказу оставила свой оборонительный рубеж...
В восемь часов вечера возвратился в штаб полка. Вижу, настроение у людей не то, что было вчера, даже сегодня утром. Несмотря на усталость, оживленно обсуждают последние новости: начало наступления под Раво-Русской, первые успехи нашего полка. У людей крепнет вера в победу. С уважением называют фамилии командиров — майора Колхидашвили, капитана Сазонова, майора Дорожкова. Удивляюсь, насколько быстро работает солдатский беспроволочный телеграф. Схватка только закончилась, а о бесстрашном поведении в бою командира роты старшего лейтенанта Хорина, командиров взводов лейтенанта Клесова, лейтенанта Струка, механика-водителя тяжелого танка воентехника 2-го ранга Дмитриева и других бойцы рассказывают с мельчайшими подробностями.
С передовой в штаб доставлены первые трофеи. Самое главное для нас — карта, захваченная в немецкой штабной машине. Во всех пометках нам разобраться не удалось, но основное поняли. Против нас — 125-я пехотная дивизия, справа от нее — 68-я, слева — 71-я. Указано направление их наступления, обозначено время выхода на определенные рубежи. Гитлеровцы рассчитывали сегодня подойти к Львову. Вот почему с утра они предприняли такой яростный натиск. Что ж, серьезную поправку внесли мы в их планы.
Врытые в землю почти по самые башни, наши танки не пострадали от массированного налета авиации, от артиллерийского огня, а когда в атаку пошли немецкие танки и пехота, остановили, а затем и отбросили их. [46]
Меня позвали к телефону. Вызывал полковник Пушкин. Спросил лишь об одном: надежно ли закрепилась батальоны на достигнутом рубеже — и приказал убедиться в этом лично... Чувствую, что командир дивизии о чем-то умалчивает. Неужели на соседних участках обстановка ухудшилась? Но ведь справа от нас, под Равой-Русской, наступают! Почему же мы должны думать об обороне? Однако что бы там ни было, за ночь надо успеть многое: подготовить боевое донесение в штаб дивизии, вместе с заместителями обеспечить батальоны всем необходимым, усилить разведку, особенно в районе местечка Краковец. Именно на этом направлении немцы проявляют наибольшую активность.
Теперь надо спешить в батальоны. До них не так далеко. Может, вдвоем с ординарцем пройти пешком? Почему-то вспомнился случай на учении в 1936 году, когда командовал ротой в 12-й легкотанковой бригаде. Поднятое по тревоге подразделение вышло на танкодром. Все поставленные перед нами задачи мы выполнили хорошо. В конце учения комбриг вызвал меня по радио на свой командный пункт. Оставив командирскую машину на месте, я пришел пешком. Комбриг похвалил меня за хорошее управление ротой, а потом отругал при всех за то, что явился не в танке. «Это все равно, — сказал он, — что кавалерийский командир без коня».
...Механик-водитель Сергей Гайсенюк ведет боевую машину по первой проложенной войной дороге. Она промята танковыми гусеницами прямо через луг, через поле, израненное взрывами бомб, снарядов, мин. По сторонам мелькают брошенные хозяевами еще недавно такие ухоженные садики, разрушенные и сгоревшие беленькие хатки. Эту мрачную картину не скрывает даже темнота. Она неотступно надвигается на наш танк, леденит душу. Из открытого люка вижу огромное зарево над Немировом. До слуха доносятся взрывы снарядов, длинные пулеметные очереди, треск винтовочных и автоматных выстрелов. Как и вчера, немцы не ведут активных боевых действий, но огонь с той и другой стороны не прекращается.
Командир первого батальона майор Дорожков порадовал меня.
— Люди накормлены и сейчас отдыхают, — доложил он. — Экипажи успели дозаправить танки горючим, пополнить боекомплект. В каждом экипаже выделены дежурные. [47]
Вместе с Дорожковым осматриваем позицию батальона. У одной машины слышу тихий разговор о погибших сегодня танкистах. Сердце сжимается от боли.
Идем в роту боевого охранения. Она занимает позицию на краю ржаного поля. Все здесь напоминает о недавнем бое. Совсем рядом еще продолжают дымиться три немецких танка.
— Куда ушла пехота, товарищ командир полка? — с недоумением, а больше с обидой, спрашивает командир роты капитан М. А. Родионов.
Я ответил уклончиво:
— Стрелковый полк получил новую задачу от своего командира дивизии... А вы как теперь обходитесь?
— Прикрываем сами себя, — недовольно ответил Родионов. — Каждый экипаж выделил дежурного. Он вооружен пистолетом, ракетницей и гранатами. Вот и все прикрытие. Если немцы двинутся — дежурные поднимут свои экипажи. Так что выход из положения нашли, но если бы впереди окопалась пехота, было бы лучше...
Из районов обороны второго и третьего батальонов вернулся поздно ночью. А на рассвете, когда только забылся глубоким сном, разбудил встревоженный связист:
Товарищ командир, на КП полковник Пушкин.
Вскакиваю, привожу в порядок обмундирование. Пушкин подходит к штабному автобусу.
— Товарищ полковник! — начинаю доклад.
— Потом, — прерывает меня Ефим Григорьевич. — Донесение ваше читал, с обстановкой ознакомимся на месте. Веди на свой наблюдательный пункт.
Вместе выходим из леса, направляемся к пригорку, на котором стоит мой командирский танк, вкопанный в землю. Над кустарником, под деревьями стелется слабый туман. Утренняя роса оседает на сапоги, на комбинезоны. Пушкин взбирается на танк и долго смотрит туда, где заняли оборону наши батальоны. Видимость неважная: солнце только поднимается из-за леса и все вокруг подернуто легкой дымкой.
— Через час проведите разведку боем, — ставит мне задачу комдив. — Надо обязательно выяснить, какие силы у немцев западнее Немирова. Для выполнения задания выделите два взвода Т-34. Поддержите их огнем, назначьте время и место сбора после выполнения задания. Вопросы есть? [48]
— Задача ясна, — ответил я.
Пушкин решил осмотреть наш тыловой рубеж обороны, который занимал батальон майора Колхидашвили. Едва комдив и сопровождавшие его работники штаба отошли от наблюдательного пункта, как появились немецкие самолеты и стали сбрасывать бомбы. К счастью, никто не пострадал.
Минут через десять вражеские бомбардировщики появились снова. Но наперерез им мчалось звено краснозвездных истребителей. Я чуть не вскрикнул от радости: наконец-то! Юнкерсы даже не попытались принять бой. Торопливо сбросив бомбы в поле, они развернулись и ушли в свою сторону. А вскоре опять налет. Этот прием нам был уже знаком: усиленная бомбежка, за ней артиллерийский и минометный огонь, потом танковая атака. Сейчас самое время нашим танкам ворваться в расположение врага, вызвать у него растерянность, спутать карты.
В воздух взмывают зеленые ракеты. Это сигнал, по которому два взвода тридцатьчетверок должны устремиться в расположение противника. Сигнал тут же дублируется по радио.
Томительно тянутся минуты. Шума танковых двигателей не слышу — его поглощает расстояние, усиливающийся огонь. В хаосе звуков улавливаю отдельные орудийные выстрелы. Это бьют наши танковые пушки...
К назначенному времени оба взвода вернулись с ценными сведениями. На каждой машине появилось немало свежих вмятин от снарядов, царапин от пуль, но потерь, к счастью, подразделения не понесли.
Большая удача выпала на долю лейтенанта Струка. Его танк углубился далеко в расположение немцев. Вдруг лейтенант заметил на дороге легковую машину. Приказал механику-водителю догнать ее. Но скорости были слишком неравные. Тогда Струк остановил танк и послал вслед удалявшейся машине снаряд. Находившиеся в машине офицеры и шофер были убиты, и Струку удалось взять портфель с документами.
Эти документы представляли большую ценность. Из них мы узнали, например, что немецко-фашистское командование рассчитывало, используя успех 1-й танковой группы генерала Клейста, своей 17-й армией (ею командовал генерал Штюмпнагель) уже на второй день захватить Львов и развернуть стремительное наступление в направлении Винницы. [49] Для осуществления этого замысла на узком участке фронта гитлеровцы сосредоточили пять пехотных дивизий, усиленных танками (следует иметь в виду, что немецкая пехотная дивизия по своей штатной численности почти в полтора раза превосходила советскую, к тому же некоторые наши дивизии были укомплектованы не полностью). Активная оборона наших частей, выдвинувшихся к границе, спутала гитлеровцам все карты...
Помощь
Регистрация